Снится мне что я связной



К чему снится? :: Сонник

Если Вам снится Связной и Вы хотите узнать к чему снится Связной, то в первую очередь нужно обратиться к значению слова Связной:

Связн’ой, -‘ого, м. военнослужащий (обычно из рядовых), осуществляющий связь между командиром и его начальником, между воинскими частями, боевыми группами Послать связного с донесением. С. партизанского отряда.

Человек, который связывает разведчика (в знач. 1) с центром разведки

Связной – толкование сна

Снится Связной – тебя ожидают перемены в личной жизни. Во сне Связной означает, что в скором времени в вашей жизни появится человек, связь с которым принесет вам немало счастливых минут и наполнит вашу жизнь новым смыслом.

Для женщины сон, в котором присутствует Связной, означает, что ей будут оказывать недвусмысленные знаки внимания. Для мужчины это означает, что ему скоро встретится девушка, которая будет хорошей хозяйкой, способной создать уют в доме.

Если во сне, где снится Связной присутствуют люди, то возможно вскоре Вы будете участвовать в свадебном торжестве или пышном празднике по поводу дня рождения. Если Связной снится вместе с животными, то Вам сулит встреча со старым другом или подругой.

Уважаемые посетители нашего сайта-сонника, для всех желающих мы предоставляем бесплатные онлайн толкования снов в индивидуальном порядке. Для этого Вам необходимо как можно подробнее описать свой сон в форме, расположенной ниже. Не забывайте указать мельчайшие подробности сна – от них зависит развёрнутость и точность толкования к чему снится Связной. Обязательно необходимо указать Ваше имя и адрес электронной почты, на который мы вашлем толкование (Ваш нигде не используется и не отображается на сайте). Мы будем рады Вам помочь!

Источник

Снится мне что я связной

* * *

Ещё утра́ми чёрный дым клубится

Над развороченным твоим жильём.

И падает обугленная птица,

Настигнутая бешеным огнём.

Ещё ночами белыми нам снятся,

Как вестники потерянной любви,

Живые горы голубых акаций

И в них восторженные соловьи.

Ещё война. Но мы упрямо верим,

Что будет день, – мы выпьем боль до дна.

Широкий мир нам вновь раскроет двери,

С рассветом новым встанет тишина.

Последний враг. Последний меткий выстрел.

И первый проблеск утра, как стекло.

Мой милый друг, а всё-таки как быстро,

Как быстро наше время протекло.

В воспоминаньях мы тужить не будем,

Зачем туманить грустью ясность дней, –

Свой добрый век мы про́жили как люди –

И для людей.

В ту ночь мне снился сон. В отчаянье, в смятенье

Вкруг сумрачного алтаря

Всё шли и шли они, бесчисленные тени,

И руки простирали зря.

У каждого на лбу – кровавое пыланье.

Так, исчезая без следа,

Плелись, ведомые на страшное закланье,

Неисчислимые стада;

И старцы римские передо мной воскресли.

Печально двигались они,

И каждый смерть нашел в своем курильном кресле

В годину варварской резни;

И юноши прошли с горячим сердцем, славно

Пример подавшие другим,

Что полным голосом пропели так недавно

Свободе благодарный гимн;

И моряки прошли, опутанные тиной,

С песком в намокших волосах,

Что были выброшены гибельной пучиной

На чужестранных берегах;

Я видел клочья тел, сжигаемых в угоду

Обжорству медного быка,

Чья гибель пред лицом державного народа

Была страшна и коротка;

А дальше – кровью ран как пурпуром одеты.

Униженные мудрецы,

Трибуны пылкие, блестящие поэты,

Застреленные в лоб борцы;

Влюбленные четы и матери, с рыданьем

К себе прижавшие детей,

И дети были там. и крохотным созданьям

Страдать пришлось еще лютей;

И все они, – увы! – с отвагой беззаветной

Свои отдавшие сердца,

Лишь справедливости они молили тщетно

У всемогущего творца.

© Огюст Барбье

(пер. П.Г. Антокольского)

Я видел сон, стоишь ты, как когда-то,

И держишь амулет,

Подаренный на памятную дату,-

В нём ныне пользы нет.

Как ты бледна, и как переменилась,

Но в памяти храню

Глаза, что на рассвете так светились,

И грацию твою.

Печаль твоя уйдёт со следом зыбким

От покрасневших век.

Но тот, кто пренебрёг тобой с улыбкой,

Покой забыл навек.

© Р.Л. Стивенсон

(пер. Наталии Корди)

В виденьях темноты ночной

Мне снились радости, что были;

Но грёзы жизни, сон денной,

Мне сжали сердце – и разбили.

О, почему не правда дня –

Сны ночи тем, чей взгляд

В лучах небесного огня

Былое видеть рад!

О сон святой! – о сон святой! –

Шум просыпался в мире тесном,

Но в жизнь я шёл, ведом тобой,

Как некий дух лучом чудесным.

Пусть этот луч меж туч, сквозь муть,

Трепещет иногда, –

Что ярче озарит нам путь,

Чем Истины звезда!

© Эдгар По

(пер. В. Брюсова)

Мне снилось:

. Умер я.

И ничего, ей-богу!

Лежишь в гробу –

И никаких забот,

Лишь борода, проклятая, растёт,

Но это не беда.

По некрологу

Сужу о степени таланта своего.

Хоть с опозданьем, но заметили его.

Читаю подписи друзей

И незнакомых

Официальных лиц, которых я

Ни на банкетах не встречал, ни дома,

К чинам их равнодушья не тая.

Вокруг меня –

Печаль моей жены,

И шум дождя, и листьев трепетанье,

И Ария Давыдыча слышны

Шаги –

То рядом, то на расстояньи.

Тут, говоря об Арии, нельзя

Его заслуг особых не отметить.

Есть у него на всей земле друзья,

Но трижды более

На том, конечно, свете.

. Издайте лучшее,

Что написал в стихах.

Не памятник,

А дерево поставьте,

Шумящее листвою, в головах,

Скамью

И легкую ограду, чтобы козы

Не лезли всё же запросто ко мне,

А та, кого любил,

Могла, роняя слезы,

Прийти и погрустить со мной наедине.

Я в клубе.

На шелку горят мои медали,

А сам я, их владелец, на столе.

Ещё вчера

Здесь бурно заседали,

В табачной утопая мгле, –

А нынче тишина, цветы и креп.

Рыданье

Не слишком громкое несется из угла.

Друзья молчат, окаменев,

А Лев Иваныч по заданью

Президиума –

Бьёт во все колокола.

И вот

Плывут печальные машины

Через Москву, через мою Москву.

В последний раз

Знакомые картины

Передо мной мелькают наяву.

Ваганьково вдали

Зовёт прохладной кущей

Под сень свою.

Могила глубока –

И с ужасом глядит в неё живущий,

Чья очередь

Не так уж далека.

Щебечут птицы.

В честь моей особы

Лопаты салютуют –

И земля,

Как сильный дождь,

Стучит по крышке гроба.

Похоже –

Волны бьют о переборки корабля.

Преследуемая возгласами нищих,

Уйдёт жена.

И сыновья уйдут.

И, наконец,

Останусь я один

В гвоздями заколоченном жилище,

Уж не москвич,

А всей земли жилец.

Но ты не плачь, любимая!

Мне было б тяжелее,

Когда б стоял вверху,

А ты лежала тут.

Лишь об одном я горько сожалею:

Теперь тебе квартиры не дадут!

Сергей Поделков и Марк Шехтер,

Не забудьте

В беде моей жены –

Она мой лучший друг.

И с нею повнимательнее будьте,

Чтоб ничего с ней не случилось вдруг.

Здесь хорошо.

Ни бедных, ни богатых,

Ни должностей, ни званий –

Все равны!

И никакая разница во взглядах

Не нарушает властной тишины.

Лежу в планете, словно в колыбели.

Не мучают ни желчь, ни комары.

Никто не спросит:

– Сколько раз смотрели

С глухою завистью

На дальние миры? –

Лечу с землею по её орбите –

И, не держа ответа ни пред кем,

Предвижу через головы событий

Крушенья унизительных систем.

В дни роковые

Посетил я землю

И, после смерти частью став её,

Как должное

Закон травы приемлю –

Расту

И продолжаю бытиё!

За безднами морей, в чудесном далеке,

мне снились острова с лесным благоуханьем.

И наш корабль погиб. Мы там в ином мирке,

где можно не внимать привычным предписаньям.

Ты в золоте волос простёрта на песке

и кажешься мне в них холодным изваяньем,

а я, чтоб оживить, прильнул к тебе в тоске.

Лишь только тихий пляж внимал моим признаньям.

Но то – одна мечта. Ты ж птицей мчишь на зов.

Тебя манят в лазурь, неистово курлыча.

А я, по всем статьям, из рода сонных сов,

не слишком удалой неловкий птицелов.

Мне не прижать к груди желанную добычу.

И больше нет нигде безлюдных островов.

© Шарль Кро

(пер. с фр. Владимир Корман)

Источник

Письмо: До связи

Что такое Министерство связи и немного о волшебном хоре

Здесь, на доме №1 на Покровке, совсем недавно была вывеска 2-й половины XX века: «Булочная».

Под прежней вывеской обнаружилось несколько слоев еще более старых вывесок.

Но и это, похоже, ненадолго

Магазин остался, а той таблички больше не найти – вместо вывески 1960-х там сей­час висит неоновая какая-то, с той прошлой жизнью никак не связанная, ни с чем во­обще не связанная, наверное, более «эф­фективная», а попросту ни­какая.

Я думаю, что Москве необходим Институт мостостроения или Министерство связи. Не то Министерство связи и массовых коммуникаций, а такое, которое бы постоянно работало над тем, как скрепить самые разные распавшиеся обстоятельства. Склеивать поколения и компании, перебрасывать мосты между разными социальными опытами и группами, восстанавливать порванные связи между годами и десятилетиями.

Весь город наполнен этими подроб­ностями: старая табличка на доме №26 на Спиридоновке, вывеска «Молоко», де­ревянная рама окна на Покровке. Когда в подъезде моих родителей управа отковыривает старую плитку с нехитрым ор­наментом небогатого доходного дома и меняет ее на серую кладку привокзального ресторанчика, я против не потому, что какой-нибудь чиновник – наверняка добропорядочный семьянин, хороший собутыльник, оплот режима и просто добрый малый – решил распилить десяток тысяч чего-нибудь. Когда экскаватор пробивает стену особняка середины XIX века где-нибудь на Хитровке, это преступление не потому, что какой-нибудь чиновник – любитель юга Италии, команды «Челси», Георгиевского зала и просто добрый малый – получил от какого-нибудь бизнесмена – ценителя дорогих вин, заботливого отца двоих детей и видного коллекционера – сотню тысяч чего-нибудь. То есть я против и поэтому, ко­нечно, тоже. Но это – судебные обстоятельства. И даже не потому, что я помню, как маленьким взбегал по этой лестнице с плиткой с небогатым орнаментом и там всегда стоял чей-то старый велосипед. А потому, что до меня 70 лет по ней взбегали, ступали, поскальзывались, шептались, обнимались, дрались, признавались, придумывали, клялись, молились и снова обнимались тысячи неизвестных мне людей. Главным образом потому, что разрушена связь.

В Москве есть «места связи». «Фаланстер», лучший магазин города, в котором условный Константин Эрнст, стоя у книжной полки, толкается локтями с яростным анархистом. Парк Горького, в котором самые разные люди катаются на лодках, едят гамбургеры, слушают джазовый оркестр, танцуют танго, стоят в одной доброжелательной очереди. И посколь­ку эти – такие разные – места сделаны очень хорошо, там всегда есть люди. Они встречаются, они строят мосты.

Таким же местом некоторое время был лагерь на Чистых прудах, где убежденный националист передавал антифашисту стакан с чаем, а люди, отвечавшие в 1993-м «да-да-нет-да», вместе со старшеклассниками смотрели спектакли или слушали лекции об истории и свободе. Желая того или нет, участники тех прогулок искали и находили спасающие скрепы, были агентами не столько сопротивления, сколько объединения.

Уже потому в них больше правды, чем в тех, кто хочет разогнать, забить, засунуть в автозак. Не хочется снова ­говорить, в чем проблема нынешней ­власти, об этом слишком красноречиво говорит она сама, но среди ее неизлечимых недугов – атрофия связей, это люди, вытесняющие прошлое, подробности человечной истории, «ненужные» детали.

У моего любимого поэта Михаила Айзенберга есть стихотворение с такими строчками:

Снится мне, что я связной.

Я связной, а жизнь бессвязна.

И, с душою взапуски,

Та отстала, та увязла,

Кто куда, а все близки.

Кроме «мест связи» у нас есть великие связные. Прежде всего это поэты – эту «жизнь бессвязна» скрепляют они. Ма­рия Степанова, Елена Фанайлова, Сергей Гандлевский, Григорий Дашевский, Ми­хаил Айзенберг, Михаил Гронас, Юлий Гуголев…

Это архитектор Александр Бродский, объединяющий людей из, казалось бы, разных миров. Музыкант Леонид Федоров*, xудожники Георгий и Константин Тотибадзе…

И есть человек, которого я бы сделал министром связи, начальником Инсти­тута мостов. Вообще-то, он был бы ве­ликим министром культуры, но, назна­чив министром культуры Владимира Мединского, нам дали понять, что у нас разные представления о том, что такое культура.

Так вот, есть человек, который объединяет распадающиеся связи времен и народов, этот великий связной – Лев Рубинштейн. Всюду преображающий и улучшающий окружающий ландшафт – литературы, журналистики, общественной жизни, поэзии, искусства, застолья, городской мифологии. Вместе с десят­ками названных и неназванных здесь людей – это тот волшебный хор, кото­рый только и придает смысл городу, в котором больше нет вывески «Цветы».

Здесь должно было бы быть объяснение этому соображению. Но лучше воспользуемся возможностью напечатать новое стихотворение Рубинштейна, которое прежде нигде не публиковалось.

Есть время никого не трогать

С пяти примерно до шести,

Пока какой-то как бы коготь

Неспешно роется в шерсти.

Есть время ничего не тратить

От вечера до четверга,

Как станет щели конопатить

Вечно гонимая пурга.

Как станут временные силы

То уходить, то приходить.

И станут отчие могилы

Нас торопиться торопить.

И нынче в самый раз отчалить

В китайском папином плаще.

Есть время никого не жалить

На этом я бы с радостью закончил этот текст, если бы не одно невеселое обстоятельство. Номер, который вы держите в руках, – последний из номеров «Большого города», который делает арт-директор Юра Остроменцкий, мой друг.

Из десяти лет существования БГ восемь этот журнал выглядел так, как казалось верным и точным Юрию Остроменцкому.

Все те 189 номеров, все те 5 или 7 языков, на которых за эти восемь лет гово­рил журнал, сделаны Юрой – и не только в том, что касается дизайна, но в том, что касается способа рассказывать истории, способа разговора. И для «Большого города» он тот самый связной и тот самый волшебный хор. Увы, решивший заняться чем-нибудь новым и другим. А «Большой город» стал меньше.

* Этот текст, как и все тексты вообще, лучше читать, слушая песню «Трон» и песню «Душа» с нового ­альбома Федорова «Весна»

Источник

Источник