Что снится ребенку в утробе матери

Сон – удивительное явление нашей вселенной. Во всяком случае, для человека точно. При том, что это вторая после дыхания важнейшая потребность организма, мы, современные люди, предпочитаем экономить на сне больше, чем на любой другой своей потребности. Вот, сейчас пишу эти строки, а за окном далеко за полночь…

Сон, такой привычный и неизбежный, поистине одна из величайших загадок этого мира. Во сне наше другое Я выходит из тени сознания и занимается единственным, чем умеет: дотошно раскладывает по полочкам все то, что сознание насобирало в течение дня. Все те переживания, страсти, радости и печали, которые наше эго испытывает в состоянии бодрствования, причудливым образом превращаются в красочные и запутанные невесомые кружева, сплетаемые этим беспристрастным доисторическим разумом, пока эго спит. Как солнце и луна, сознание и подсознание никогда не встречаются. Да и зачем им, если они даже говорят на разных языках? Одно – на выдуманном, логичном и лживом, другое – на древнем и потому бессмысленном. Ибо рожден этот язык был задолго до того, как появилась потребность в истине.

Неспешное колыхание вод, тусклые отсветы сквозь мутную пелену, приглушенные шепоты вдалеке, размеренное биение где-то сверху. Мир, больше похожий на сон.

Вспомните все то, что чувствует и воспринимает ребенок, будучи в утробе матери. Попытайтесь понять, из чего состоит его мир. Что же может сниться в таком мире? Все. Реальность, неотличимая от сна, и сон, неотделимый от реальности, не умеющего делить и отличать существа.

Знание младенца безгранично. При этом, он не осознает, не понимает свое знание. Не существует еще в младенце привычного нам Знания, основанного на опыте и суждениях. Нет и суждений никаких. Тот кто не знает, что может быть свободным – поистине свободен. Не знающий, что можно Знать – познавший.

И мудрость этого ребенка бесконечна. Тысячам умнейших мужей и на малую долю не приблизиться к такой мудрости. Чтоб не ведая – знать. Не обретая – иметь. И обладая – не желать. Мудрость эта в том, что младенец един. Един сам с собой и со всем окружающим его миром. Он живет без будущего и прошлого, без надежд и сожалений. Он – больше, чем целое.

Нет никаких желаний, навязанных опытом, воспитанием, и мнениями других – только потребности. И потребности эти нет нужды осознавать – их нужно просто реализовывать. Ребенку не нужно понимание чтобы быть.

Что видит он во сне? Что снится ему в яви? Нет нужды подсознанию вершить свою ночную работу, раз само сознание спит. Не висит над сознанием проклятье суждений, коли подсознание молчит, бережет его сон. И так будет все девять месяцев, пока не случится крах. Смерть всего мира.

Когда подсознание шепнет “пора” и тут же появится Новое, Неизведанное и устремится тело в путь к этому Новому и Неизведанному. И изменится все вокруг. И сожмется мир. Когда в гармоничном мире шепотов и плесков вдруг случатся боль и страх, тут же, вздрогнув, проснется сознание и впервые породит суждение. Оценит, осознает, поймет, выберет, укажет. Как верный страж, как защитный механизм, сознание ринется атаковать врага, проникшего в привычное теплое ничто. Теперь и навсегда – как Бог когда-то разделил людей языками – так и рожденный человек разделен будет суждением. С этого момента подсознанию одна дорога – молча идти в свою кладовку ждать ночи. Сознание пробудилось чтобы не спать, с жаждой понимать и знать.

Первый плач ребенка – прощальный плач по оставленному им навсегда миру. Миру, где только шепоты, плеск, и успокаивающее монотонное биение чего-то божественного над головой.

Теперь мир будет стремительно разваливаться на куски. Прежде он был целым и не был таковым. Не осознающее себя целым, целым быть не может, как не может быть и частью. Но теперь сознание на миг увидело, что есть целое и будет стремиться к этому состоянию, разбирая это на части, чтобы Знать.

Маленькие дети воспринимают мир целиком. По привычке. И себя не отделяют от мира. Ребенок – часть мира, а мир – часть его самого. В восприятии ребенка, все что его окружает: события, вещи, люди, ощущения – все сливается. Вкус молока, которое он пьет, объединяется с цветом штор, томящимся светом весеннего утра и музыкой из соседских окон. Боль от расшибленного локтя и досада едины с успокаивающими, нежными поглаживаниями мамы, ее сладковатым запахом и бормотанием телевизора на заднем плане. Все что происходит вокруг, ребенок впитывает разом, еще не умея толком судить и разбирать на составляющие. И любит все, не умея ненавидеть. Не имеет на ненависть причин, не знает объяснений.

Из того, что окружает ребенка в моменты радости и что нависает вокруг него в минуты горя, сложится постепенно калейдоскоп его психологических предпочтений и комплексов. Порой, весьма причудливый.

Нелюбовь к колбасе и боязнь цыган, от того что в детстве кто-то больно пнул сапогом старого соседского кота, опрометчиво посягнувшего стянуть со стола, и потом Васька долго хромал, хрипел и вовсе пропал, “на мясо, цыгане увели” – зло сплюнув на землю, сказал тогда кто-то свой. Приязнь к табаку, хотя никто в семье не курил, но потому только, что, когда папа приводил домой из садика, то всегда по дороге долго болтал с какими-то дядьками, а ты в такие моменты терпеливо стоял там, в подлеске их взрослых разговоров, слушал шелест слов вверху и смиренно наблюдал, как сыпятся с крон этих вековых мужиков и падают, прыгая по асфальту, смешные, оранжевые с белым, бычки.

Почему мы, взрослые такие, какие есть? Возможно потому, что давным-давно, когда мир был для нас один, происходило в нем уже все совсем другое.

Маленький ребенок еще пытается видеть мир единым, но жить по старым правилам все сложнее и сложнее. Те кто вокруг, постоянно намекают, что есть “плохое” и “хорошее”, “правильное” и “неправильное”. И, оказывается, умение классифицировать, разделять, рассуждать и вешать наклейки, здесь, в этом мире весьма и весьма удобно. Разложи необъятное и пугающее, раздроби его, ограничь – и вот оно уже маленькое, простое и доступное, и вовсе не страшное. Его можно понять, а поняв – контролировать.

В какой-то момент ты осознаешь, что мама – это что-то другое, нежели ты сам. А ты – это тело. Да и тело твое вовсе не какое-то там тело, а руки и ноги, туловище и голова. Глаза. Когда от единого мира отделяется предмет Зеркало – становится понятно, что есть еще лицо и на нем глаза… Красивые, как говорят родные, улыбаясь. Мир, который не Ты, так интересен. Вещи, которые не Ты, так притягательны – ведь они имеют свойство Принадлежать. Желание – оно начинает заменять потребности.

Мир дробится все больше и больше. Весь. Все, что вокруг. Легче понимать. Легче находить свое место – ведь свое место это тоже часть среди прочих таких же частей.

Приятная усталость от все большего числа понятий – еще, еще! Как бегун чувствует прилив сил и эйфорию от бега, не смотря на усталость в ногах, так и жадное до знаний сознание все больше продуцирует понятий. А с понятиями – суждений. Ведь нужно не просто назвать – нужно оценить, чтоб наверняка закрепить в сознании. Вот стул – это не просто стул, а мамин любимый стул. А мама – она хорошая? Конечно, она же мама. Значит и стул хороший. Пока не стукнешься об него локтем и он не станет на время (а может и навсегда) плохим, а нежные поглаживания и запах родного человека не сделают свое неизбежное дело, в купе с неуемным бормотанием телевизора на фоне.

А потом однажды вдруг: мама – она ведь не просто мама, она моя! А я это…

Бесконечный калейдоскоп законов нового мира. И вот уже боль – она не просто боль, она от Чего-то. И радость от Чего-то. Ребенок быстро учится соотносить, приспосабливаться, обладать. Соотносить вещи с вещами, вещи с желаниями, желания с обладанием.

Появляются имена, к именам – суждения, к суждениям добавляется соответствие с чужими суждениями. Так постепенно формируется взрослое восприятие мира.

И только во сне проявляется что-то давно забытое, все менее понятное и такое кажущееся бесполезным уже. Только там, в тени все больше раздувающегося сознания, подсознание, молча, пытается выстраивать картину своего единого и цельного мира из того, что достанется. Из распиленных и осужденных вещей. Но кто будет обращать на это внимание? В период войны значение имеют лишь слова генералов, кто станет слушать скромного землепашца?

А потом ты вдруг уже взрослый и обнаруживаешь себя бесконечно несчастным среди кучи расцененных, классифицированных, осужденных вещей. И разве придет в голову, что та самая, помогавшая познавать мир, надежная и полезная привычка разделять и судить – это она и стала причиной глубокого несчастья? Трудно поверить, что самый верный друг детства – предатель. Проще смириться, свыкнуться и, стиснув зубы, жить и судить дальше.

Если решат когда-нибудь поставить память всему человеческому, то выполнен он должен быть в виде детских качелей. Символ человечества – качели. Вся суть человека – качели. Развитие от жизни к смерти и обратно. От отрицания к признанию. Качели.

Человечество всегда стремилось запечатлеть происходившую реальность в рисунке, максимально похожей, такой, какая она есть. Копирование – основной метод познания. Дети копируют взрослых, художники копируют жизнь. Долго и кропотливо выстраивались законы изобразительного жанра. От неловких древних глиняных скульптур до изящных древнеримских статуй. От первых наскальных росчерков до картин ренессанса. А когда человечество научилось копировать жизнь с болезненной фотографической точностью, устремилось в другую крайность – максимальная непохожесть, абстракция, попытка передать лишь свое ощущение от реальности. Это качели, все развитие человека – качели.

Достигнув полного раздробления в суждениях, разобрав мир на максимально возможное число кубиков и не добившись этим ничего, приходит пора вновь возвращаться к единому миру. Без суждений и ярлыков.

Раздробленный мир, по-началу такой многообещающий и манящий, вдруг оказался лишь свалкой несвязанных, раздираемых противорчиями кусков реальности. В этой свалке нет обещанного счастья. Да и кем обещанного? Придуманного лишь.

“Одним днем живя…” – сказал Христос, повторив донесенные эхом слова Будды: “страдание в желании”. И десятки, и сотни уставших встают, и вслед за ними произносят: “Как дети, как дети…”. И уже медитации, осознанность, экзистенциализм, единение с природой, ведические традиции, религии. Дети, Дети…

Сложно найти в себе силы, дойдя до конца пути, повернуть обратно. На это способны отважиться лишь те, кто поймет – не обратно вовсе, но дальше вперед.

Какое это счастье, сперва летав и разучившись после, вновь научиться и теперь, добровольно уже, не летать вовсе. Не делать, зная, что способен и можешь делать.

Греть сердце одной лишь возможностью полета. Дарить эту радость и право другому. Уступать место вот-вот оперившимся птенцам, жаждущим ветра и силы и взмахов распростертых к небу крыльев! Время любить и время вспоминать. Время иметь и пользоваться неумело, и время уметь и не творить умением.

Когда, преодолев свою общую с миром раздробленность и ограниченность, ты вновь обретаешь видение ребенка, – ты не тот, кем был. Ты – не тот, кто есть, но тот, кем можешь стать. Это великая сила единства и незнания. Росток вьется и тянется к солнцу, ибо не знает, что некуда расти, а поймет – тут же завянет. Он растет, по тому что им движет внутренняя сила, не ведающая ограничений и суждений. Безграничная сила единства.

Сознание, успокоившееся, переставшее крушить и кромсать мир на куски, вдруг видит, как из-за бесчисленных стеллажей всякого разобранного им выходит на свет подсознание. И, молчавшее до сих пор, подсознание тихо произносит: “Пора”. И впервые они понимают друг друга. Начинают говорить. Долгожданный диалог давно рассорившихся брата и сестры. Пора.

И тут же ты тянешься дальше вверх, к свету, пусть это даже и условные “верх” и “свет” в вакууме чьего-то космоса. В окружении шепотов и плесков, ритмичных биений и тусклых отсветов.

Стать простым, как ребенок, тот самый изначальный ребенок, умевший видеть мир единым, а себя – цельным. И даже не мир и себя – что-то аморфное. Не цельным и единым – каким-то другим, без определений и ярлыков. Вот к чему следующая дорога человека в его бесконечном развитии. Новый взмах со свистом рассекающих воздух качелей. А что после? Знает лишь ребенок, спящий в утробе матери.

https://vk.com/v_poiskah